Интервью с создателем группы The Waterboys

В творчестве шотландского певца и инструменталиста Майка Скотта наилучшим образом проявились все отличительные черты британского рока. Сила его группы The Waterboys — в сплаве первосортного методизма, интеллигентных текстов и ритм-н-блюзовой аранжированной манеры в духе битловского „Let It Be". Надо сказать, что мне как любителю хорошего блюза, было не свойственно слушать раннее творчество группы, однако в один из моментов моей жизни, когда я начал строительство своего дома, все же решил прослушать пару ранних вещей. Это как раз случилось в тот момент, когда начался монтаж входной группы у меня на участке, надо отметить, что секционные ворота в Пензе были заказаны и везти до участка их предстояло пару десяток километров, причем очень медленно, чтобы они не раскачивались, в дорогу чтобы скоротать время взял старый альбом этого коллектива и в дороге весьма увлекся их старыми "вещами" Несмотря на частую смену состава и стилистики, а также сознательную „немодность" в эпоху диско-бума. Скотт подчас добивался впечатляющей известности и у себя на родине, и за ее пределами — так, композиция „Red Army Blues", выросшая из мелодии „Полюшко-поле", получила огласку в России. Сейчас, после двухлетнего перерыва, на независимом лейбле „Puck Records" выходит новый альбом Waterboys, получивший название „Universal Hall" и состоящий из меланхоличных акустических пьес с религиозными аллюзиями в текстах. Об этом, а также о музыкальном образовании и новом составе группы, Майк Скотт рассказал в своем интервью PLAY.

– Альбом „Universal Hall" примечателен в первую очередь своим звуком — как будто очень маленький состав играет очень „большую" музыку. Что это — специальный эффект?

- Нынешний состав Waterboys действительно невелик. Его костяк составляют клавишник Ричард — с ним я работаю с 1999 года — и скрипач Стив, который был занят еще на альбоме 1985 года. Остальные — приглашенные сессионные музыканты. Я обожаю доверительное, если хотите, интимное звучание. Когда я пою, то неосознанно придвигаюсь близко к микрофону, а звукорежиссер это замечает и применяет такой эффект во время рекорд-сессии и пост-продакшна альбома. Это своеобразный признак „студийной вежливости".

- Драматичный баритон и некоторая „битловатость" вашего вокала — отсюда же?

- Я и не собираюсь скрывать свои симпатии к музыке 60-х: The Beatles, Rolling Stones, Боуи. И если мой вокал можно приравнять к голосам Харрисона и Леннона, то я буду счастлив, поскольку очень уважаю этих людей.

- Еще одна особенность диска — какой-то бешеный „хай-фиделизм". Вы что, нацелились на состоятельную и придирчивую аудиторию? Намерены подзаработать на релизе?

- Обеспечить себе хороший уровень жизни, записывая хорошую музыку — это из области фантастики. Я совершенно ни на что не рассчитываю, когда записываю свои пластинки. Но получившееся звучание мне тоже понравилось. Это мой первый полностью цифровой альбом — очистка, сведение и мастеринг были сделаны на компьютере, без аналоговых стадий вообще.

- Значит, вы изменили 80-м и в технике, и в стилистике? Ранние Waterboys — это брит-поп и почти биг-бит, а нынешний альбом — сплошь балладный, интровертный, акустический. Не так ли?

- Я не слежу за музыкальной сценой, не дружу с коллегами и предпочитаю оперировать не стилистическими, а чувственными категориями. Для меня 80-е — это не время триумфа „новой волны" или зарождения брит-попа.

Я также не могу судить о степени нашего влияния на музыку, но, например, в 1995-м группа Manic Street Preachers назвала Waterboys „идолом и образцом для подражания", а ведь Manics — действительно брит-поп. Я всегда писал непохожие друг на друга альбомы. Я, в общем, и теперь не знал, что получится, когда шел в студию. Я не „вынашиваю идей" и не „реализую концепций", все всегда получается стихийно и спонтанно. Я твердо знаю лишь то, что Waterboys всегда будут переменной величиной, потому что я так хочу.